Дейдра Бир.

Кто не мечтает в жаркий летний день окунуться в прохладную воду? Бассейн на загородном участке предоставит такую возможность в любой момент. Строительство постоянной конструкции, с учетом перепадов температур и атмосферных осадков, обойдется в круглую сумму. Надувные же не могут обеспечить той свободы движений, которой хотелось бы обладать, подробнее тут мы обслуживали бассейн у http://montelgroup.me/sr/. Компромиссным решением является  каркасное обустройство. В данной статье мы расскажем как сделать такую конструкцию на даче, а также покажем фотографии таких бассейнов.

Конструкция может быть возведена как при помощи металлической основы, так и деревянной.

Расчищаем и выравниваем площадку

Для бассейна с каркасом потребуется ровная поверхность. Если таковой нет, придется создать ее самостоятельно. Предварительно рассчитав ее площадь, нужно подготовить место для возведения конструкции: выровнять поверхность выбранного места, утрамбовать грунт и сверху насыпать слой песка в 5-7 см.

Это конструкция, в состав которой входят стальные или деревянные элементы, выполняющие роль стен; прочная пленка, являющаяся в некоторых случаях либо дном, либо дном и стенами. Таким конструкциям необходим тент, предотвращающий внешнее загрязнение воды, а также система очистки и фильтрации воды.

Требуемые строительные материалы и инструменты:

По его собственному определению, Карл Густав Юнг был «довольно сложным феноменом» для всех честолюбивых биографов, которые обращались к нему в последние годы его долгой и богатой событиями жизни. Мысль о написании о себе самом оставляла его «в полной растерянности», хотя он и признавал необходимость некоторых записей о своей жизни и работе. Он думал, что лучший способ это осуществить – собрать комитет биографов – специалистов, что сконцентрировались бы на определённых областях, в которых его жизнь и работа пересекаются. Для Юнга самыми важными областями были медицина, религия, философия, мифология, литература и искусство. Если бы в ходе работы комитета возникла потребность в других специалистах, он бы тогда послушно пригласил и их.

Биографический комитет так никогда и не был созван, потому что Юнг вместо этого написал собственную версию своего жизнеописания. Это его работа «Воспоминания, сновидения, размышления» – книга, по которой большинство людей знают швейцарского психолога, ставшего одним из двух столпов в истории психоанализа двадцатого столетия. Другой, Зигмунд Фрейд, – это человек, с которым имя Юнга наиболее часто связывают и, как правило, во второстепенном, если не уничижительном статусе. В рамках капризной истории психоанализа ассоциирование Юнга с Фрейдом обычно является отправной точкой для общераспространённого восприятия его роли в развитии этой дисциплины. В области, чья история воспалена квазирелигиозным статусом её пионеров, приверженцы были крикливы, яростно нападали или защищали каждый вопрос, в котором они фигурировали. Как и в отношении многих других знаковых фигур, споры, которые крутились вокруг Юнга при жизни, не утихли и после его смерти.

В постмодернистском мире, где понятие истины является предметом множества различных вариаций и интерпретаций, возможно, беспристрастная компиляция фактов и событий жизни Юнга является лучшим биографом, которого только можно надеяться найти. Любой, кто обязуется написать о Юнге, сталкивается с большим количеством предъявленных тому обвинений. Обоснованно или необоснованно, они начали возникать после того, как Юнг отверг ключевой пункт в теории Фрейда. Но какова же правда в вопросе о том, почему он сделал это? И что произошло с ним потом? Был ли он антисемитом, как считал Фрейд? Была ли его теория новой формой религии с ним самим в качестве её бога?

Другие обвинения возникли после того, как Юнг завёл любовницу. Он относился к ней как ко второй жене и настаивал на не выставляемых напоказ трёхсторонних отношениях, которые продлились всю их жизни. Разве это сделало его абсолютным бабником, чем многие так заклеймили его?

Позор запятнал репутацию Юнга, когда тот принял председательство профессиональным обществом в Германии во время нацистского режима и когда он не подал в отставку даже после того, как разгорелась Вторая мировая война. Разве это делает его пособником нацистов? Если это так, то почему же разведка США вербует его как агента OSS, дабы он служил делу союзников?

Все обвинения против Юнга приобрели ещё большую силу после заявления о том, что Юнг украл краеугольный камень своей психологии – идею коллективного бессознательного – у студента-медика, чьей работой он руководил.

Я погрузилась в скандалы, окружающие имя Юнга, посредством того, что он мог бы назвать «синхронистичностью» – термином, который он придумал, чтобы описать события, связанные между собой смысловой связью, а не причинно-следственной. Как он объяснил, синхронистичность существует в природе испокон веков, но проявляется эпизодически и не поддаётся логике. Синхронистичные события не имеют какого-либо объединяющего их первоисточника. Иными словами, нечто не происходит как результат какого-либо другого события; некое событие не ведёт за собой другое. Это, вероятно, лучший способ описать случайности, приведшие в результате к написанию этой биографии.

Один писатель-психолог рассказал мне о конференции, где историки психоанализа, представляющие различные аналитические убеждения, провели неофициальное голосование и решили, что в одной из книг по их дисциплине необходима наиболее объективная биография Юнга. Тот писатель-психолог подумал, что такую биографию должна написать я. Другая писательница сообщила мне, что она только что вернулась из научно-исследовательской поездки в Швейцарию и что она, вне всякой зависимости от того моего знакомого писателя-психолога, пришла к такому же выводу. И вдруг довольно много людей, которые не знают друг друга и, в некоторых случаях, даже не знакомы со мной лично, спрашивали, о ком может быть моя следующая книга и не думала ли я когда-нибудь написать о Юнге.

Я была слегка обеспокоена тем, каким образом и как настойчиво возникает имя Юнга. Я сказала своему агенту, что биография этого человека – одно из самых необычных и непривычных предложений, которое постоянно пересекает мой путь, и она посчитала, что я должна взяться за это. Я напомнила ей, что мной уже написаны три биографии, и я боюсь выйти в тираж. Она же ответила, что я должна серьёзно поразмыслить о жизни Юнга, прежде чем перейти к другому жанру, ибо Юнг был именно тем человеком, чья жизнь и работа не могут не взволновать меня. Но я по-прежнему сомневалась.

И так продолжалось в течение середины 1990-х: почти каждую неделю происходило столкновение с кем-то, кто предлагал Юнга в качестве объекта, или с кем-то, кто, в некоторых случаях весьма убедительно и эмоционально, настаивал на том, что я должна ехать в Цюрих и вести переговоры с Erbengemeinschaft – комитетом наследников Юнга.

Прежде, чем сделать это, я прочитала, что другие писали о Юнге. Таким образом, когда я отправилась в Цюрих, чтобы встретиться с наследниками в первый раз, я понимала, почему они так неохотно дают каким-либо исследователям свободный доступ к своим архивам. За исключением почтительной биографии авторства немецкого писателя Герхарда Вера и нежных воспоминаний английской последовательницы Юнга Барбары Ханна, все другие книги о жизни швейцарского психолога колебались в спектре от надменного, чопорного и снисходительного до резко негативного отношения.

Ради собственного удовольствия я провела неформальный опрос видных лиц, ставших объектом более чем одной биографии, и едва ли не все эти биографии кажутся следующими определённому шаблону. Первая категория – это, как правило, работы, подобные агиографиям – жизнеописаниям святых, где о личностях говорят уважительно и осторожно. Биографии второй категории стремятся выставить напоказ «всевозможные бородавки» великого человека. Далее следуют жизнеописания, к которым справедливо отнести высказывание Оскара Уайльда о том, что у каждого великого человека есть ученики, но биографию обычно пишет Иуда. Это, кажется, как раз то место, где и обосновалась биография Юнга с самого начала, минуя две первые категории и произрастая непосредственно из слухов, голословных утверждений и недосказанности. Что же там было такое в истории Юнга, что внушило столь сильные негативные чувства к нему? Как могли эти многочисленные авторы тратить так много лет в компании субъекта, которого они так отчётливо презирали? Я думаю, что вопрос о том, чем же была так запятнана репутация Юнга, наконец, убедил меня написать его биографию.

Я начала своё официальное исследование в Цюрихе в 1995 году, в Высшей технической школе (ETH). Хотя бóльшая часть архивов Юнга хранится там, его наследники удерживают контроль над этой частью. Доступ жёстко контролируется, и ни один документ не может быть прочитан исследователем, если прежде его не прочитает кто-то из членов семьи. Также, я должна была точно знать, какие файлы хочу увидеть (например, чью переписку мне нужно прочитать) или какие опубликованные эссе имеют свои более ранние, не модифицированные версии, потому что даже доступ к карточному каталогу был строго ограничен, и то, что было перечислено в каталоге, не всегда было полезно.

Наследники Юнга дали мне разрешение на работу в ETH и согласились на условия, при которых я писала мои предыдущие биографии: наследники предоставляют мне доступ к материалам, которые я считаю нужными, но они не будут пытаться влиять на содержание моей книги или читать её перед публикацией. Это позволило мне сохранить объективность и целостность моей работы, но это также означало, что какие-либо ошибки в фактах или интерпретациях будут исключительно моей виной, а не их.

Я провела несколько месяцев в ETH, читая письма и рукописи. В учреждении, представляющем из себя передовую технологий, где приходится пробираться через новые и ещё не распакованные стеки компьютеров, которые громоздятся в коридорах, ведущих в читальный зал, я сидела и карандашом строчила до боли в пальцах, ибо в этом сверхсовременном месте исследователям не разрешается использовать ноутбуки или иное электронное оборудование.

В интересах исследования я жила в Цюрихе от одного до четырёх месяцев в году. Это был мой способ интегрировать себя в жизнь общества. Я довела до высокой скорости свой немецкий, но, к счастью, все, с кем я сталкивалась, говорили по-английски лучше меня, так что я использовала немецкий в основном для чтения и, кроме того, сотрудничала с отличным переводчиком, чтобы убедиться, что я всё верно перевела. Через друзей из Соединённых Штатов я попала в Швейцарии в круг лиц, непосредственно принадлежавших юнгианскому сообществу, а также познакомилась с людьми, находившимися далеко за его пределами. Я общалась с теми, кто знал Юнга лично, с теми, кто проходил обучение в Институте в Кюснахте ещё при жизни Юнга, и с теми, кто практиковал аналитическую психологию в Швейцарии после его смерти в 1961 году. Эти люди давали мне частые интервью, предоставляли столь необходимую документацию, любезно и терпеливо отвечали на все мои вопросы, независимо от того, насколько поверхностными или избитыми они могли показаться. Те, с кем я подружилась за пределами юнгианского сообщества, помогли мне, иностранке, составить необходимое представление о Юнге как о представителе швейцарской культуры и общества. Сообщённая всеми этими людьми информация и моя собственная исследовательская работа вкупе позволили мне представить в нюансах портрет человека, его культуры и общества, что в противном случае было бы невозможно.

Почему я провожу так много времени в Цюрихе, спрашивали люди. Я пожимала плечами и говорила что-то о том, что это красивый город (и он действительно красивый), потому что в противном случае мне пришлось бы описывать то, как часами я сидела в ETH сложа руки, ожидая, пока один из наследников Юнга прочитает архивы, прежде чем я смогу их увидеть. И так как все наследники – весьма занятые люди, иногда это занимало довольно длительное время.

Но долгое ожидание в апартаментах имело для меня и положительные стороны. Если телефон звонил раньше восьми утра или позже десяти вечера, я знала, что это был звонок не из ETH. Это был кто-то, кому кто-то другой рассказал обо мне, кто-то, кто знал меня неофициально, так что этот некто доверял мне и одобрял то, что я делаю. Мои собеседники, таким образом, чувствовали себя комфортно, сообщая мне информацию о том, например, что их родители, бабушки и дедушки говорили Юнгу или о Юнге. Это были слухи, но это было также своеобразным фоном, поэтому, конечно, я соглашалась на встречу с такими людьми. В первый раз, когда это случилось, я была убеждена, что разговор станет пустой тратой времени, и в действительности так и случилось. Но в ту же ночь телефон зазвонил в одиннадцать вечера, и тот же человек попросил меня приехать ещё раз, чтобы дать мне аналитический дневник его родителя. Этот же человек затем предложил своему знакомому связаться со мной и дать мне другого рода дневник, оставленный предком, и так оно и завертелось. Письма, дневники – всевозможная документация – появилась у меня из «частных источников, частных архивов».

Швейцарское уважение к частной жизни требует для привыкания некоторого времени от американца, привыкшего к постоянным диетам знаменитостей или политическим сплетням, когда ничто не является частным, независимо от того, насколько эти подробности грязны или убоги. Сначала я сказала тем людям, что не могу гарантировать их анонимность; во всех моих предыдущих биографиях открыто назывались мои источники, и в случае с Юнгом, из-за сплетен и слухов, окружавших его имя, я чувствовала ещё большую необходимость документировать каждое утверждение, записанное мной. Мои информаторы так испугались, что их конфиденциальность будет нарушена, что сразу же отозвали свои свидетельства и материалы, которые они мне предоставили. В некоторых случаях (в двух, что, в конечном итоге, не отразилось на содержании) я больше не получила эти материалы обратно; остальные же, к моей великой радости, были возвращены, но только после того, как я согласилась с пожеланиями моих источников. Я сперва предложила им составить список тех, кто стал моими «частными источниками, частными архивами», и сдать этот список на хранение в библиотеку, где доступ к нему будет ограничен, по меньшей мере, от двадцати пяти до пятидесяти лет. Но даже этот вариант – что их имена и имена их предков будут обнародованы только после смерти всех участников – так задел чувство приличия, что я должна была согласиться на неразглашение информации о том, кем были мои источники.

Люди спрашивали, о чём будет моя книга. Сознавая возможность полемики, разгорающейся каждый раз, когда в случайном разговоре всплывает имя Юнга, я шутила, что там практически на каждой странице будет что-то, что оскорбит, по крайней мере, кого-то, если не всех. Теперь, когда книга написана, я говорю это серьёзно. Юнг был такой персоной; у него много сторонников, но и его хулители столь же многочисленны.

«Он вам нравится?» – это вопрос задают каждому биографу. Мой ответ прост: для меня, на самом деле, симпатия не является средством или поводом, чтобы погрузиться в какую-то тему. Мой повод для интеллектуального расследования таков: я заинтригована тем, как некий человек повлиял на общество, в котором он жил. И Юнг, несомненно, был одним из самых влиятельных. Он подарил нам понятие ассоциации, которое мы используем везде, начиная от детских игр и заканчивая серьёзными личностными тестами; он научил нас говорить о комплексе, об архетипе, ввёл понятия «интроверт» и «экстраверт»; он подарил нам выражения «Нью Эйдж» и «Эра Водолея». И это он описал нам явление синхронистичности, которое и побудило меня написать эту книгу.

Я не могла бы потратить столько лет, изо дня в день находясь в компании кого-то, чьей судьбой я не была бы поглощена. Мне посчастливилось обнаружить жизнь и работу Юнга увлекательными, фрустрирующими, противоречивыми и интригующими, но, в конечном счёте, значимыми и ценными. Я надеюсь, что все те, кто прочитает эту книгу, испытают, по крайней мере, некоторые их этих переживаний.

Дейдра Баир