Беру в руки ракетку

Опубликовано: 06.09.2018

Кто не мечтает в жаркий летний день окунуться в прохладную воду? Бассейн на загородном участке предоставит такую возможность в любой момент. Строительство постоянной конструкции, с учетом перепадов температур и атмосферных осадков, обойдется в круглую сумму. Надувные же не могут обеспечить той свободы движений, которой хотелось бы обладать, подробнее тут мы обслуживали бассейн у http://montelgroup.me/sr/. Компромиссным решением является  каркасное обустройство. В данной статье мы расскажем как сделать такую конструкцию на даче, а также покажем фотографии таких бассейнов.

Поток дождевой воды в Комрате испортил асфальтное покрытие

Конструкция может быть возведена как при помощи металлической основы, так и деревянной.

Расчищаем и выравниваем площадку

Для бассейна с каркасом потребуется ровная поверхность. Если таковой нет, придется создать ее самостоятельно. Предварительно рассчитав ее площадь, нужно подготовить место для возведения конструкции: выровнять поверхность выбранного места, утрамбовать грунт и сверху насыпать слой песка в 5-7 см.

КАК СДЕЛАТЬ ЛЕТАЮЩУЮ РАКЕТУ!

Это конструкция, в состав которой входят стальные или деревянные элементы, выполняющие роль стен; прочная пленка, являющаяся в некоторых случаях либо дном, либо дном и стенами. Таким конструкциям необходим тент, предотвращающий внешнее загрязнение воды, а также система очистки и фильтрации воды.

Table Tennis Serve Tutorial: Ma Lin "Ghost" Serve

Требуемые строительные материалы и инструменты:

Наверное, каждый человек однажды задает себе вопрос: с чего начинается Родина? — и ответить на него, по крайней мере для меня, очень и очень не просто.

Я родилась в Вильнюсе. Здесь пошла в школу, стала комсомолкой, взрослым человеком. И несомненно, Вильнюс — мой родной, любимый город.

А Родина?

Вот тут-то и задумаешься...

Мама моя, Бронислава Йозо, была известной в республике спортсменкой и тренером. Она часто находилась в разъездах. Отец, Леон. Феликсович, инженер, как и многие, наверное, отцы, порой с утра до поздней ночи был занят работой. И, как принято говорить, «по семейным обстоятельствам» совсем маленькой меня отвезли к нашим родственникам в деревню, где я и провела свои ранние годы.

Деревня — это, конечно, сильно сказано. Теперь, когда я немало поездила по стране, я знаю, какими большущими они бывают, с детскими садами, школами, даже стадионами и Дворцами культуры. А наша Дидвижей? Всего каких-нибудь 15 домов, да и то далеко отстоящих друг от друга: в Литве долго существовала (да и сейчас еще существует) хуторная система.

В общем, это был маленький, затерявшийся среди лесов, рек и речушек юго-запада Литвы мирок, и когда кто-нибудь из хуторян отправлялся в ближайший к нам Вилкавишкис, скажем, на базар, то его наделяли всяческими советами, наставлениями, просьбами — ну так, как бывает, когда человек собирается в долгое путешествие по заморским странам. Правда, позже я узнала причину этих хлопот и волнений: неспокойно, тревожно было в то время в лесах Литвы. Еще бродили по ним банды, и ночью хутора и хуторки будто вымирали. К вечеру нас, детей, загоняли по домам. Скрипел тяжелый засов на двери, и нужно было забираться в постель. Света не было. И ради экономии керосина лампы не зажигали, чтобы не привлекать чужого внимания.

И все же каждый день открывал нам, детям, что-то доселе совершенно неведомое, раздвигал границы наших познаний. Рядом с хутором пролегал тракт, по которому часто проходили машины. Бывало, остановится грузовик, в приспущенное стеклянное оконце высунется шофер:

— Ребята, я так до Нестерова доеду? А до Гусева? Тоже? Спасибо, ребята!

Машина уходит, оставляя за собой непривычный запах бензина, и казалось бы, ну что за событие? Но нам многое непонятно: Нестеров, Гусев. Таких слов нет в родном литовском языке. Что они означают? Узнаем у взрослых: это название городов, лежащих вдоль тракта. Все? Нет и нет.

Незнакомый приезжий появился на хуторе. Тяжело опираясь о палку, сошел с автобуса. Долго стоял, осматриваясь по сторонам, потом решительно направился к реке. Мы — за ним. Что за человек?

Он подошел к берегу, сел над водой, потом поднялся и долго еще стоял, опустив седую голову.

Нескоро он увидел нас, затаившихся в прибрежных кустах.

— Что же вы прячетесь? Идите сюда! — и когда мы гурьбой окружаем его, рассказывает, изредка вставляя в русскую речь литовские слова: — Здесь мы шли от Каунаса на Кенигсберг. Вот приехал друзей навестить. Тут они лежат. Точно говорю. Тут. — И показывает рукой на воду, спокойную, тихую воду. — А потом к Нестерову поеду. На могилу товарища гвардии полковника.

Мы слушаем затаив дыхание. Боже! Город Нестеров. Герой Советского Союза Нестеров, которого звали Степан Кузьмич (Стяпас — сразу приходит перевод). Й все это, оказывается, связано одной прочной нитью, стянуто в такой крепкий клубок, где, так или иначе, легко отыскать и свое место.

Уже назавтра мы играем в танкистов товарища Нестерова, а соседский мальчишка Стасис вдруг и не Стасисом стал вовсе, а гвардейцем Гусевым. И откуда он только узнал, что город Гусев и капитан Советской Армии Гусев тоже навсегда соединены такими понятиями, как война и мир.

Я говорю о своих детских открытиях так, как думаю сегодня. Ход мыслей в те далекие уже дни просто не могу передать. Мне даже кажется, что их тогда и не было. Просто перед глазами пронзительно, неожиданно ярко возникали из неведома величественные образы, ну как, например, памятник генералу Черняховскому. Его я увидела неподалеку от нашего дома в Вильнюсе, когда ездила к маме. А ведь до этого «Черняховский» для меня был тоже незнакомым городом, все вдоль того же избитого копытами и колесами, заезженного тракта около нашего хутора.

Так ошеломляюще раздвигались границы привычного мира, в котором я жила. Буквально по дням, чуть ли не по часам, высчитывала, когда же наконец у нас на хуторе откроется школа, построят клуб и еще многое такое, что и представить себе было невозможно, хотя взрослые, по-моему, только тем и были заняты, что вели бесконечные разговоры и споры о том, что будет вскоре. Когда именно? Когда у нас на хуторе будет колхоз.

Новые слова, новые понятия властно врывались в жизнь.

Интересно: если меня спросить, на каком языке я говорила в детстве, то, пожалуй, ответить ни за что не смогу. Казалось бы, ну конечно на литовском! На том языке, на котором говорили мама и папа, тетя Ядвига и дядя Мотеюс. Однако на хуторе жили и поляки. Мы, дети, вместе росли, вместе играли, и польский язык для меня был таким же естественным и понятным, как и литовский.

Долгими зимними вечерами тетя Ядвига читала мне книжки. Про дядю Степу, про мистера Твистера — те самые книжки, которые знают, наверное, все дети нашей страны. Они были на русском языке. И уж сама я добралась до томика Пушкина на дядиной этажерке и, представьте, «Сказку о царе Салтане» осилила, не прибегая к помощи тети-переводчицы. И все-все поняла!

Наверное, причиной тому была чарующая красота и образность пушкинского языка, так что смысл незнакомых слов глубоко проникал в сознание, но все же могу уверенно сказать: русский язык для меня тоже самый что ни на есть родной. Только не своими лингвистическими познаниями я здесь хочу похвалиться. Тут дело в другом.

Мой дядя Мотеюс был пасечником. Я привыкла его видеть среди ульев, окруженного роем пчел, и они его, представьте себе, никогда не кусали. Лазили по рукам, по лицу, путались в волосах, а он даже будто не замечал этого.

—       Они только медведей кусают, — посмеивался дядя. — Да и поделом! Медведи на пасеке только ломать умеют. А пчелка, хоть и маленькая, добро от зла всегда отличит.

Все же я без сетки к ульям близко подойти боялась, как, впрочем, и другие люди, которые приходили к дяде на пасеку. А людей там было всегда много и с каждым годом становилось все больше. Прямо целыми группами, как на экскурсии.

Вскоре я узнала, что это действительно были экскурсии — не любопытства ради, а с целью обмена опытом, как объяснили мне взрослые. Оказывается, дядя Мотеюс был не просто пасечником, а известным пчеловодом республики. Ему писали из разных городов страны, к нему приезжали издалека. Из Белоруссии, из Латвии и Эстонии, даже с Украины и Кавказа.

Я вовсе не собираюсь утверждать, что мне была понятна речь смуглых, усатых людей в панамах, которые щедро наделяли меня мандаринами, гранатами и другими неведомыми лакомствами. Как делается «чурчхела» — понять не могла, просто знала, что это вкусно, однако слова «гамарджоба», «геноцвале», как и «салям алейкум» и «здоровеньки булы» никогда не требовали перевода. Если хотите, сердцем я прекрасно понимала, что это такое. А еще вернее, людей с открытым сердцем видела я, и как же было не понять их?

Так или иначе, но на маленьком хуторе я, приобретя атлас и карту нашей страны, все больше узнавала о далеких городах, республиках, о разных народах, проживающих в СССР. Очень я любила, когда вечерами дядя садился читать письма. Книги на столе разложит, словари.

—       Так, это откуда? — приговаривает он. А я рядом с атласом. До чего же интересно!

Не знаю, можно ли назвать сегодня это мое увлечение знакомством с географией или историей, но все-таки что-то похожее здесь было. По крайней мере еще до школы я уже отлично знала, где Тбилиси, а где Самарканд, знала, что недалекий от нас город Капсукас назван по имени одного из основателей Коммунистической партии Литвы, главы Литовско-Белорусской социалистической республики, которая существовала очень недолго, но существовала же! И были люди, в том числе и мой дядя, которые знали большевика Винциса Мицкявичуса Капсукаса не только по памятнику в Каунасе, от которого шоссе круто поднимается в гору, к стадиону и спортивному залу, где я иногда бывала с мамой. Они видели этого замечательного человека, слышали его, читали статьи, написанные им. Иными словами, многое и многое тесно переплелось в жизни, постоянно наполняя ее новыми понятиями, среди которых вскоре все чаще и чаще стало встречаться и такое — спартакиада народов СССР. И оказалось, что оно вмещает в себя и мое увлечение жизнью в далеких от Литвы городах, и историю людей, населяющих нашу страну, и даже спорт, о котором в нашей семье я слышала немало.